Св. Григорий Хандзийский

• Год создания: 2002
• Техника: Лицевое шитье, шелк мулине
• Размеры: 44×35

В продолжение темы «дух» и «душа», старец продолжал(для тех кого интересует православие):»В этом вопросе столкнулись между собой тримерия Востока и димерия Запада. Восток четко разграничивает область духа и души, запад сливает их в душевном монизме. Кроме того, западная антропология говорит о грехопадении человека только как о потере Божественной благодати, при сохранении естественного состояния души. Для восточной же антропологи грехопадение представляется более глубокой драмой в истории мира: человек выпал из центра своей жизни, на место Бога он поставил себя. Богоборческий импульс, разорвав союз человека с его Творцом, деформировал саму человеческую природу. Дух стал отключенным от души, будучи оторванным от Бог, душевные силы также разобщились между собой: разум, чувство и воля то вступают в согласие, то противостоят друг другую. Поэтому восточный аскетизм — это борьба за человеческое сердце, поэтому восточный подвижник не доверяет себе, не доверяет своей душе, его цель — покорить душу духу, а дух — благодати. Поэтому основа аскетики Востока — покаяние, тот плач о грехах, которого не понимает мир, считая его слабостью, малодушием. Западный подвижник начинает с бодрого вызова темным силам преисподней, с которыми готов сражаться, как рыцарь с исполинами, Основа этого подвижничества не покаяние, а честь и любовь; но какая любовь?..

Старца спросили, почему неверующие не воспринимают церковные песнопения, почему им чужда церковная поэзия? На что старец ответил:

«Литургические гимны нельзя отнести к какому-либо известному нам виду искусства. Это особая поэзия, которая отличается от поэзии мирской — лирики, эпоса и драм — не только содержанием, но и формой, и языком. В священной поэзии отсутствуют яркие, как бы кричащие краски. Там нет эмоциональных взрывов, лирической грусти или натурализма в изображении человеческих страданий и царящего в мире демонического зла. Круг ее изобразительных средств сознательно ограничен, в ней нет того, что мы назвали бы эстетизмом. Эта поэзия не дает человеку душевного наслаждения. Из церковной поэзии как бы вычеркнуто и выброшено все то, что делает привлекательной и чарующей поэзию мирскую: отсутствуют душевно-ассоциативные связи, неожиданные сравнения и метафоры, которые являются скрытыми парадоксами поэзии, страстные и яркие образы, от которых душа напрягается, как струны скрипки, во внезапном порыве чувств. здесь нет эмоциональной горячности и поэтических восторгов, которые на самом деле представляют голос плоти и крови. Здесь душа не отдается безвольно, как убаюканный ребенок, музыке ритмов и созвучия рифм.»